Чингисхан. Книга 2. Чужие земли - Страница 48

— Следить за ним надо, — говорит доктор. — Иначе однажды схватит воспаление легких или просто замерзнет насмерть.

Сегодня как раз такой случай. И спасать дядю Гошу приходится мне. Я подхожу, беру его под мышки.

— Вставай, дядя Гоша! Вставай, пошли домой!

— Дрим-ба-ба… — не слыша меня, бубнит он. Мокрый плащ дяди Гоши блестит в свете фонарей, как лакированный.

— Да вставай ты! Ну!

Кое-как мне удается поднять его на ноги. Едва ли не волоком я тащу дядю Гошу к подъезду. Он живет через подъезд от нас на втором этаже в однокомнатной холостяцкой берлоге. По мере того, как мы мимо качелей, песочницы с грибком и стоек для сушки белья приближаемся к дому, «дрим-ба-ба» становится все тише и тише — дядя Гоша «отходит».

В подъезде он уже уверенно переступает ногами, опирается на костыль, но в глазах его все еще плещется ночная морочная муть. Медленно поднимаемся по ступенькам. От него пахнет табаком, водкой и почему-то йодом. Вот и обшарпанная дверь дяди Гошиной квартиры. Он самостоятельно достает ключи, долго не может попасть в замочную скважину.

В прихожей под серым потолком горит лампочка без абажура. У дяди Гоши за эти годы ничего не изменилось. Я сдираю с него плащ, тащу его в комнату. Из мебели там имеется только старый венский стул, железная кровать и огромный комод, служащий одновременно и вместилищем немногочисленных вещей, и столом. Еще в углу светится шкалой настройки приемника магниторадиола «Романтика-М». Дядя Гоша очень любит музыку.

— Ну, все, приплыли, — сообщаю я хозяину квартиры, подводя его к кровати. — Отбой, дядя Гоша.

— Аха… — кивает он, упирается мокрой рукой в спинку кровати и исподлобья смотрит на меня тяжелым взглядом. Дядя Гоша сильно постарел, стал совсем седой, на лице прибавилось морщин.

— Ложись, дядя Гоша, — тороплю я его. — Ложись, спи…

— Темка, ты что ль? — только сейчас узнает он меня и тут же добавляет: — Предмет нашел?

— Какой предмет? Почему — предмет? — удивляюсь я.

— Глаза у тебя разные стали, — усмехается дядя Гоша и опускается на кровать. Панцирная сетка скрипит под тяжестью его тела. Я пожимаю плечами:

— Ну, стали. А при чем тут какой-то предмет?

— Не какой-то, а серебряный! — со значением заявляет дядя Гоша и неожиданно спрашивает: — Выпить хошь?

Я неопределенно пожимаю плечами, хотя в желудке сразу возникает сосущая пустота. Грамм сто мне сейчас действительно не помешало бы — и согреться, и нервы успокоить.

— Давай, давай, — бормочет дядя Гоша и лезет куда-то за кровать. Оттуда он извлекает початую бутылку водки «Московская», закупоренную ириской «Кис-кис». — О, и закусь нашлась!

Стакан обнаруживается в кармане засаленного пиджака Джона Сильвера. Это боевой, заслуженный складной стаканчик, купленный дядей Гошей давным-давно в охотничьем магазине. Профессиональным жестом — со щелчком — разложив его, дядя Гоша наливает водку и протягивает мне.

— На, прими, а то молотит тебя, аж глядеть страшно!

Я сажусь на стул, пью, занюхиваю рукавом и прислушиваюсь к ощущениям. Вроде пошла не колом, все нормально.

— Ты где был-то? — интересуется дядя Гоша.

Я не знаю, что отвечать. Правду сказать я не могу, а врать не хочется.

— В плену, что ли?

«Ай да дядя Гоша, ай да старый козел! Как в масть подсказал!», — я усмехаюсь:

— Ну да, в плену.

— У американцев, что ли?

— У них.

— Молодцом выглядишь.

— Медицина там хорошая. Налей еще, дядя Гоша.

Выцедив водку, возвращаю тару.

— И я, грешный, подлечусь, — обрадовано сообщает мне дядя Гоша, щедро набулькав себе полный стаканчик. — Ну, твое здоровье и чтоб дома не журились!

Отставив опустевшую бутылку, он закуривает. Раньше дядя Гоша курил только термоядерные папиросы «Любительские» нашей, казанской табачной фабрики. Теперь у него сигареты с фильтром под названием «Монте-Карло».

— Будешь?

— Не, спасибо, — я отказываюсь.

— Матерь-то твоя, вот какое дело, в Москву уехала.

— Я знаю.

Водочное тепло разливается по всему телу. Хочется закрыть глаза, молчать и не думать ни о чем. Но дядя Гоша тишины не выносит. «Вмажем и спать ляжем» — это не его девиз. Устроившись на кровати поудобнее, он говорит, словно бы продолжая давний разговор:

— Вот какое дело про глаза-то разные. В сорок четвертом годе это было, осенью. Наша пятая гвардейская воздушно-десантная дивизия воевала под венгерским городом Мадоча. Мадьяры тогда на нас сто двадцать танков бросили, да… Ну, и мы им дали, чертям рыжим, хотя ребятушек полегло наших — ух… В общем, побили мадьяр. Война к концу катилась, это все понимали. После боев три дня отдыха нам дали, вот какое дело. Валяемся на берегу озера Балатон, пузы греем. Вдруг приказ — наш батальон перебрасывают в Румынию, причем, чтоб ты понял, в обстановке полной секретности. А Румыния то уже наша! Непонятно, да… Ну, дело военное: приказали — пошел. Прилетаем на аэродром в городе Брашов. Нас встречают подполковник-танкист, Шибанов его фамилия, и майор НКВДешник, уже и не помню, как его… Мы сразу смекнули, по замашкам и словечкам всяким, что Шибанов такой же танкист, как мы — балерины.

— А кто же он? — лениво спрашиваю я. Рассказ дяди Гоши не то чтобы заинтересовал меня — я подобных историй от него слышал вагон и маленькую тележку — просто надоело сидеть волчком.

— СМЕРШевец. Военная контрразведка, о как! Они знаки отличия разных родов войск носили.

— Почему?

Дядя Гоша с сожалением смотрит на меня.

— Вроде умный ты парень, в университете учился, на войне вона был, а — дурак, вот какое дело. Для того, чтобы секретность соблюсти, для чего же еще? В общем, показывает этот Шибанов комбату нашему, капитану Кречету, хороший был мужик, в Чехословакии после погиб, да… Показывает он, значит, документы и ставит боевую задачу — выдвинуться в район замка Бран и взять под контроль какие-то развалины. Причем, чтоб ты понял — майор-НКВДешник рядом вьется и они с Шибановым друг на дружку волками глядят. Мы смекаем — вроде как по одни грибы эти двое идут, только из разных деревень.